ТАКОЕ ВОТ КИНО
Кто из нас не любит кино? Я, например, люблю
его очень. И у меня сильная ностальгия по нашим старым, прекрасным, чистым
и умным фильмам. А вот мои актерские отношения с кинематографом напоминают
сказку про Колобка: я от дедушки ушел, я от бабушки ушел... То есть мне
не раз предлагали сниматься, а я отказывался.
Первое предложение поступило, когда мне было двадцать с небольшим.
Кинорежиссер К.Горрикер разыскивал меня через постпредство Азербайджана.
Он хотел, чтобы я снялся в фильме «Каменный гость» по опере
Даргомыжского и «Маленьким трагедиям» Пушкина. Дядя Джамал,
зная мою любовь к Пушкину, к опере, радостно поспешил сообщить мне об
этом. Я разделил его радость, но задумался: Даргомыжский написал партию
Дон Жуана для тенора, а я баритон. Кроме того, известно, что блестящий
повеса Дон Жуан был далеко не мальчик. Я же в двадцать три года выглядел
моложе своих лет - худющий, длиннющий, тонкошеий...
Режиссер Горрикер приехал к нам домой. В беседе выяснилось,
что нет никаких проблем - Дон Жуана можно омолодить, получится молодой,
да ранний. Я согласно кивал, потом спросил: «А как быть с диапазоном?»
Режиссер и тут нашелся: обещал снизить голос героя. И возраст вниз, и
голос - вниз. Хорошо, партию тенора можно транспонировать до баритона,
а что делать с партией Лауры, с меццо-сопрано? Куда же ниже? Ниже идут
уже мужские голоса. Не забасит ли Лаура?
Режиссер, как ни в чем не бывало, парирует: «Мы и с Лаурой что-нибудь
придумаем». Я понял, что у него своя задача - сделать ставку на популярное
имя, чтобы народ пошел на фильм-оперу.
Мне очень не хотелось отказываться - все-таки фильм музыкальный, это мое.
Мне очень не хотелось отказываться - все-таки фильм музыкальный,
это мое. Но решил отказаться - по причине музыкального модернизма режиссера.
Собирались снимать фильм «Земля Санникова». Мне
предложили главную роль. Опыт сомнения у меня уже был, и опять я ревниво
подумал, что режиссеру нужен не актер, а популярный певец, который и петь-то
не будет. Но вот как он сыграет - это никому не известно. Одно дело петь,
другое - играть вокально-драматические роли на сцене и совсем иное - вести
диалог, естественно и комфортно, по законам сценического мастерства, чувствовать
себя в строгих рамках мизансцены. Недавно смотрел этот фильм по телевидению.
Дворжецкий в нем сыграл прекрасно. Себя в этой роли представить не мог.
И при этом подумалось - как бы это я снимался среди льдов и снега?..
Однажды пришло письмо от кинорежиссера Александра Зархи.
Появилась возможность обессмертить себя в роли Вронского в «Анне
Карениной». Я был обескуражен, зато дядя Джамал был от радости на
седьмом небе. Но опять я крепко задумался: Зархи - режиссер маститый,
рисковать не будет. А материал роли - это же с ума можно сойти! Сам Лев
Толстой! Потом к сомнениям добавился страх: это сколько же нужно смелости,
даже нахальства, чтобы головой - да в классический омут?!
Теперь-то я знаю, что отвело меня от «беды» - дилетантство!
Например, я всегда любил и до сих пор люблю рисовать и лепить. Но чтобы
перейти к живописи, мне потребовалось много лет. Одно дело любить это
- любишь и люби, тешь душу, отдыхай за мольбертом. И это вовсе не значит,
что ты должен замахиваться на выставки и называть себя художником-профессионалом.
Так и в кино. Зачем на экране быть дилетантом, если ты умеешь
другое, причем лучше других, то, чему учился и в чем преуспел? Потому
в случае с Зархи дело не дошло даже до проб. А если бы и дошло, я не мог
себя представить в роли побежденного. Чтобы мне с дежурной улыбкой сказали:
«Спасибо, но, к сожалению, вы нам не подходите»? Зачем мне это
нужно? Расстраивать себя, а главное, ставить в неловкое положение известных
людей? Да и не мог я себе позволить, чтобы мудрый Зархи вынужден был бы
сказать мне, что я, увы, хуже Ланового. Это и так понятно. Во-первых,
потому, что Василий Лановой - профессионал; а во-вторых, потому что -
Лановой! Личность! И в кино он личность.
Недавно мы говорили с ним по поводу этого фильма. Лановой,
как оказалось, даже и не знал, что мне предлагали роль, которую так прекрасно
сыграл он. Хотя и признался, что роль Вронского очень трудная, даже каверзная.
Василий спросил меня: «Почему ты тогда не попробовал?» - «Ты
же на сцене тоже пробовал петь, почему же не стал певцом?»
Теперь, когда смотрю фильмы, в которых я не состоялся как
кинозвезда (и где даже до проб дело не дошло), то вижу, что все там -
прекрасные актеры и все - на своем месте.
А вот с режиссером Григорием Рошалем, задумавшим снимать
фильм про Карла Маркса, дело дошло до пробы: уж больно я был, по его мнению,
похож на поэта Гервега, романтика-мечтателя. Режиссер сравнил мою фотопробу
с портретом поэта - просто одно лицо. Мне позвонили, поздравили, но я
отказался: еще до звонка со студии у меня было время как следует подумать...
Фильм вышел без меня. Он называется «Год как жизнь»...
Я был в Баку, когда раздался звонок из Москвы. Звонили по
поручению кинорежиссера Леонида Гайдая:
- Не хотите ли попробоваться на роль Остапа Бендера?
- А с чего это вы решили, что я похож на Остапа Бендера?
- А почему бы и нет?
- !!!
Удивлен был несказанно. Во-первых, до тех пор я никогда не
замечал за собой таких способностей, как у товарища Бендера. Во-вторых,
я никак не мог осилить до конца «Двенадцать стульев». Мне было
стыдно признаться в этом, но я не мог понять, почему всем нравится Остап
Бендер и его юмор. Оказалось, что я вовсе не одинок в своем отношении
к этому шедевру советской литературы: почти то же я услышал однажды по
телевидению от одного популярного писателя-сатирика. Зато помню, как в
юности сын моей тети Муры Лева, когда читал «Двенадцать стульев»
и «Золотого теленка», хохотал как сумасшедший, а я не понимал,
что смешного во всех этих выражениях. Я предпочитаю другой юмор.
В разговоре с помощником режиссера я и попытался объяснить
это: англичане, американцы не понимают наших анекдотов, они не смеются,
когда им их рассказывают. А мы не понимаем их анекдотов. Мы шутим - им
не смешно, а когда говорим серьезно - они почему-то смеются. Так же и
мне бывает не смешно там, где другие смеются до упаду. «Может быть,
тебе дать ключи от квартиры, где деньги лежат?» Скажут и хохочут,
а мне почему-то это не кажется смешным...
Поговорил я с Москвой, повесил трубку, посмеялся про себя.
Это и вправду смешно. Представьте себе такое: выходит на сцену Кремлевского
Дворца певец Муслим Магомаев, а по залу шум: «Бендер, Остап Бендер
из Баку!»
В свое время я очень обидел Кара Караева. Он писал оперетту
«Неистовый гасконец» в расчете на меня. Великолепная музыка!
Автор хотел поставить оперетту на сценах театров музыкальной комедии,
а потом, естественно, снять фильм. Я сказал ему:
- Кара Абульфасович, вы знаете мое отношение к вашей музыке.
Но две третьих спектакля я должен читать стихи Ростана, а это по плечу
немногим и драматическим
актерам. У нас таких по пальцам можно перечесть: Михаил Козаков, Сергей
Юрский, Василий Лановой... И потом, привлечь к себе симпатии зрителей
с таким носом,
как у Сирано де Бержерака, может только великий артист. Я с радостью запишу
все вокальные номера, а стихи пусть читает драматический актер.
Караев обиделся и сказал: нет. Он писал для меня, хотел,
чтобы я и пел, и читал, и играл. Чтобы был полноценным героем. Другого
исполнителя автор не желал... Не хочу сказать, что прав был я. Дело прошлое.
Задним числом прошу прощения у моего знаменитого, теперь уже покойного
земляка.
Но в кино я все-таки снялся. В первый и, надеюсь, в последний
раз. В середине 80-х годов кинорежиссер Эльдар Кулиев, сын композитора
Тофика Кулиева, задумал фильм о поэте и мыслителе Средневековья Низами.
Снимать меня в этой картине он и не думал. Близкими друзьями мы до этого
не были - просто встречались изредка, и никогда не было у нас разговоров
о кино. Подружились мы позже, на съемках фильма.
Начало этой истории было мистическим. Эльдар пригласил на
дачу экстрасенса. Тот вызвал дух великого поэта и просветителя Низами
и спросил у него: «Кого ты, досточтимый шейх, хотел бы видеть в роли
исполнителя?»
Когда назвали мое имя, тарелки на столе закрутились. После
того как Эльдар рассказал мне эту невероятную историю, я спросил:
- Ты это серьезно?
- Как на духу. Хочешь, я тебя познакомлю с этим человеком?
Были и свидетели этой сцены. Я тебя могу с ними свести.
Я удивился не столько рассказу Эльдара, сколько тому, что
об этой почти сверхъестественной истории мне говорил человек, который
отличался прямым характером и трезвым умом. К тому же, зачем ему, человеку
порядочному, лукавить? Ведь можно было просто сказать: «Муслим, я
хочу предложить тебе сняться в роли поэта Низами»...
Немного отвлекусь и расскажу еще об одной странной истории,
которая случилась со мной и Эльдаром. Мы сидели у него дома, на балконе.
Был теплый вечер, небо ясное, усыпанное крупными южными звездами. И вдруг
среди звезд мы увидели две светлые точки, которые двигались параллельным
курсом. Ну, казалось бы, что в этом особенного? Просто летит самолет и
светятся его опознавательные огни. Или вертолет. Может, и спутник...
Но все дело было в том, что эти парные огоньки летели не
по прямой, не вправо, не влево, не по диагонали, а вытворяли самый настоящий
танец, кружились, поднимались, опускались, исчезали, снова появлялись...
Это явно не было творением рук человеческих и управляли этим загадочным
летательным аппаратом не люди... До сих пор уверен, что тогда в Баку мы
с Эльдаром и его дочерьми видели нечто неопознанное, «тарелки»...
Вернусь к истории с фильмом о Низами. Я ознакомился со сценарием, прикинул,
что у меня вроде бы роль может получиться. Нашего великого Низами до этого
никто не играл - это плюс, сравнивать не с кем. Текст спокойный, философски
раздумчивый. Мне только сразу показалось, что в фильме будет маловато
действия. Но в жизни шейха ничего особенного не было - скупая биография,
как бы все внутри, в его мыслях, в душе. Разве что такой приметный факт:
шейх женился на своей рабыне. Конечно, можно было что-то досочинить -
ведь есть же не очень внятные биографии великих людей. Их авторы что-то
додумывают, фантазируют - и вроде бы все становится похожим на правду.
Я предупредил Эльдара о своем скромном актерском опыте. Он
сказал, что видел мою игру в оперных партиях, запечатленных в музыкальных
фильмах. Да и на оперной сцене видел не раз. Но одно дело петь и играть
на оперной сцене, когда ты идешь за музыкой, привязывая свои действия,
жесты к вокалу, и совсем другое - вести драматический диалог. Но Эльдар
наговорил комплиментов и предложил попробовать: «Вот текст сценария,
давай поведем диалог». Сели мы друг против друга. Пошли реплики,
монологи - вижу, получается...
В общем, я согласился. Снимали мы и у нас в Азербайджане,
и в Самарканде...
И вот съемки закончены. Двухсерийный художественный фильм
получился на любителя, не массовый. Хотя все там красиво, изысканно, я
бы сказал, орнаментально красиво, истинно по-восточному. Поэзия, философия,
плавность мыслей и, соответственно, действия, размышления о жизни, о любви,
о смерти...
Правда, с озвучиванием получилось не очень складно. Эльдар
решил пощадить меня. Кто знает, тот поймет, как это непросто делать без
достаточного навыка: живая, пластичная речь должна точно лечь на отснятые
кадры. Это как поэзия на готовую музыку, такое не каждый потянет.
Я высказал Эльдару пожелание - так как фильм исторический, а содержание
серьезное, то лучше пригласить на озвучивание Низами Иннокентия Смоктуновского.
Этот удивительный актер так владел интонацией, так чувствовал текст, что
самые обычные слова в его устах становились значительными, приобретали
какой-то глубинный смысл. Что уж говорить о философских размышлениях Низами.
Но или времени у Эльдара Кулиева не хватило, или Смоктуновский не смог,
только договорился режиссер с Вячеславом Тихоновым. Актер он прекрасный,
что и говорить! Но вот голос его не совпадал с обликом азербайджанского
поэта-классика. Бывает такое. Голос - это тоже целый мир со своими ассоциациями.
Шейх Низами и Штирлиц-Тихонов не хотели совпадать.
На просмотре фильма в Баку был и Гейдар Алиевич Алиев. Ему
понравилось, но он отметил два недостатка, которых можно было бы избежать.
Во-первых, он тоже почувствовал вялость действия: надо было обострить
сюжет, придумать что-нибудь поживее. А во-вторых, заметил он, лучше бы
сам Муслим озвучил, голос должен совпадать с внешним обликом. «По-моему,
- улыбнулся Гейдар Алиевич, - твой голос вполне подходит к твоей внешности».
Таков был мой единственный опыт на большом экране, где я
впервые сыграл, да еще такую роль - нашего великого соотечественника.
Надеюсь, хотя бы в этом качестве остаться в истории отечественного кино.
Тешу себя надеждой, что шейх и вправду был похож на меня. Разумеется,
с бородою и в чалме. Пусть думают, что похож, что таким он и был. Потому
что, наверное, вряд ли еще кому-нибудь в ближайшее время придется играть
в кино эту роль.
Мои музыкальные контакты с кино тоже не всегда были результативными,
если не считать фильмов, целиком посвященных мне: «До новых встреч,
Муслим» и «Поет Муслим Магомаев».
Татьяна Лиознова пригласила меня записать песни к «Семнадцати
мгновениям весны». Я записал, но, увы, мой голос не соединился с
образом советского разведчика Штирлица-Тихонова. С песней «Мгновения»
еще можно было покрутить и так и этак - спеть пожестче или более проникновенно.
А с песней «Я прошу, хоть ненадолго»... Как великолепный Микаэл
Таривердиев (царство ему небесное) ни изощрялся, ни варьировал, все-таки
это интонационно, мелодически напоминало «Историю любви» Франсиса
Лея. Это «Я прошу...» я так и спел - по-американски, по-фрэнксинатровски.
Потом мне дали послушать другую запись - Кобзона. Хотя Иосиф
и клялся мне, что моего варианта исполнения он не знал, я угадывал в его
версии некоторые мои интонационные нюансы и акценты, и динамику - где
тише, где «нажать», где сгустить... Я почти уверен, что Лиознова
«для пользы общего дела» давала ему меня послушать. Я вышел
из студии и сказал Иосифу: «Ты так же не слушал мою запись, как Таривердиев
не слышал «Love story»».
В книге мемуаров М.Таривердиева «Я просто живу»
маэстро говорит, что я за эту историю с записями к знаменитому фильму-сериалу
якобы обиделся на него. Нет, не обижался я на композитора. Меня пригласила
Лиознова, а Микаэла я ни разу не встретил на записи в студии, не созванивался
с ним в это время, не получал от автора ни письменных, ни устных пожеланий.
Татьяна Михайловна просто сказала: «Нет». (Эта
маленькая женщина умеет сказать с жесткой безапелляционностью.) И предложила
переделать. Я отказался: я такой, какой есть, и подделываться под разведчика
не могу, не хочу и не буду. Я никогда ни под кого не подстраиваюсь. Под
Сыщика из «Бременских музыкантов», пожалуй, еще мог бы - все-таки
там вольная игра. А тут... Серьезней не бывает.
Манера пения и характер голоса Иосифа Кобзона как нельзя
лучше совпали с образом Штирлица. Я так и сказал Лиозновой, послушав запись
Иосифа: «Не надо было, Татьяна Михайловна, приглашать меня. Вы же
прекрасно знали и мой голос, и мою манеру». И она согласилась.
Если честно, обиделся я на режиссера. Потом, как это часто
бывает со мной - по причине моей отходчивости и незлопамятства, - мы по-доброму
объяснились с Татьяной Лиозновой. Она была у меня в гостях...
В связи с записью песен для фильмов мне пришлось иметь дело
и с Иваном Александровичем Пырьевым.
С «Мосфильма» поступило предложение записать знаменитую
песню И.Дунаевского «Широка страна моя родная» - готовился фильм
в память о композиторе. Песня, как я понимал, должна была венчать фильм,
стать его апофеозом. У всех на слуху было традиционное исполнение этой
песни полным красивым голосом. У всех советских людей это уже как бы отложилось
в сознании. Спел я ее так, как и задумывал Дунаевский, - гимнический размах,
хор, оркестр... Все получилось вроде бы как нельзя лучше. Эта запись до
сих пор хранится у меня.
И вот раздался звонок с «Мосфильма» - Пырьев просил
встретиться в студии, в Доме звукозаписи на улице Качалова (нынешняя Малая
Никитская). Слушаем запись вместе с ним. Вижу - режиссер чем-то недоволен,
лицо отчужденное. Спрашиваю:
- Что-нибудь не так? Трактовка точно по Дунаевскому, буквально
по его партитуре.
- А мне надо, чтобы вы спели песню без патетики, мягко. -
И Иван Александрович напел, «наговорил» этаким проникновенным
шепотом, интимно: «Широка страна моя родная...» Как бы не всей
стране, державе, а близкой подружке. - Это должен быть не плакат, а воспоминание.
Вы меня понимаете?
- Понимаю. Но тогда все надо менять. Зачем же здесь оркестр,
зачем хор? Вы же предложили мне традиционную аранжировку. Да и тесситура
здесь будь здоров - та
кие верхушки! А как это напеть субтоном певцу с оперным голосом? Субтоном
высокие ноты не возьмешь, подавишься. Такую размашистую песню - и петь
интимно
оперному певцу? Извините, но то, что вы мне предлагаете, может сделать
Владимир Трошин, у которого мягкий, бархатный, ласкающий ухо голос.
Раскланялись. Пырьев поблагодарил и сказал, что воспользуется
моими советами.
А потом на лестнице меня догнал сын Пырьева и сказал:
- Не думайте, Муслим, что вы не нравитесь отцу, нет, он обожает
вас. Но просто он заклинился на своей «интимной идее». Вы же
знаете, знаменитые старики - народ особый... Он даже сказал мне, когда
вы из студии вышли: «Давай, сын, для такого певца что-нибудь придумаем...
Фильм музыкальный...»
До сих пор не знаю, кто спел тогда эту песню и как, потому
что того фильма о Дунаевском я так и не видел.
Так что я не переступил через себя даже ради знаменитого
киномастера, живого классика. Что я умею - то умею, а другое пусть делают
другие. Это и есть нормальное распределение труда в нашем певческом хозяйстве.
Режиссеру надо было заранее поставить исполнителю задачу. Я бы тогда сразу
отказался.
Я не могу себя насиловать, делать то, к чему душа не лежит.
Бывало, приходили авторы, показывали песни. Я отказывался, хотя вроде
бы материал для моего голоса. Почему? А потому, что это не мое. «Предложите,
- говорил, - Эдуарду Хилю». Случалось, что какие-то напетые мной
песни потом «переходили» ко Льву Лещенко. Это нормально. Мы
ведь разные. И песни разные.
Рассказав случай с Пырьевым, вспомнил и о том, как мне не
раз предлагали сняться в художественных музыкальных фильмах. Но обычно
это были роли в комедиях вроде «Веселых ребят». А какой из меня
шутник? У меня другое амплуа: как написал в своей эстрадной, я бы сказал,
«попсовой» книжке Эдуард Ханок, - «герой-любовник».
Вот это амплуа мне ближе. Я бы предпочел что-нибудь вроде «Мистера
Икс», где блистательно - достойно и благородно - сыграл и спел Георг
Отс. Но хорошо бывает только раз.
С Георгом Отсом я был знаком. Он единственный из мужчин,
кому я преподнес из зала цветы. Красивейший баритон! Сердечный человек!
Умер, к сожалению, так рано.
Он в равной мере превосходно пел и классический репертуар,
и песни. Мне, человеку южному, хотелось от него немножко больше эмоций,
открытости чувств, страстности. Но он - прибалт. Такая у них порода. А
тембр голоса!.. Сказочный! А манеры! Воплощенное благородство!
Увы, уходит поколение гигантов...
Что касается моей киномузыки, то я писал ее в основном к
фильмам Эльдара Кулиева. Конечно, дело это творческое, хотя и подневольное,
и не всегда благодарное. Хозяин тут - режиссер, он заказывает музыку.
Начинаешь работать, ассоциаций сколько угодно, сочиняй - не хочу. Но пишешь
про запас: музыки у тебя написано часа на полтора-два звучания, а в фильме
ее остается минут на пятнадцать. И на этом спасибо: бывает и меньше. Напишешь
целую сюиту на тему ночного моря, а режиссер после монтажа игнорирует
всю твою красоту. Но на кинорежиссеров нельзя обижаться. Я иногда только
грустно шучу: «Эльдар, у меня такое впечатление, что ты не любишь
музыку. Зачем ты сначала ее заказываешь, а потом тихо убиваешь?»
Тем не менее музыку к его фильмам я продолжаю писать до сих пор.
Как-то в середине 80-х годов мне позвонил режиссер Ярославского
драматического театра имени Волкова Глеб Дроздов (в 60-е годы он работал
у нас в Баку) и предложил написать музыку к спектаклю «Рождает Птица
птицу». Пьеса на афганскую тему: о любви девушки-афганки и русского
парня. Сначала я удивился этому предложению, но пьесу все-таки попросил
прислать. Начал читать, стали проясняться характеры героев, и тут же возникло
несколько восточных тем. Потом мы встретились с режиссером, и после беседы
с ним определился лейтмотив главного героя. Я написал песню, получившую
то же название, что и пьеса. Позже записал ее на радио.
Премьера спектакля прошла с успехом.
В общем, с Глебом Дроздовым мы сработались. Потом он предложил
мне написать музыку к спектаклю «Ярославна» по мотивам «Слова
о полку Игореве». Как только я услышал это, то стал сопротивляться:
невольно нависла тень великого Бородина. Я сказал Глебу: «Давайте
не будем кощунствовать. После Бородина можно или слушать его шедевр, или
молчать».
Режиссер оказался человеком настойчивым: «Мы ведь не
на новую оперу замахиваемся. У нас задача несравненно скромнее: нам надо
немного русской музыки, хорошей, колоритной».
Уговорил он меня. И я решил попробовать. Хотя последнее слово
Глеб Дроздов оставил за мной. А я ему сказал, что их самый старый из русских
театров будет делить со мной ответственность за это неслыханное нахальство...
Впрочем, я уже увлекся темой: где-то в глубине души мне захотелось испытать
свои силы в русской теме.
Я с детства люблю и, надеюсь, неплохо знаю русскую музыку.
У нас в республике были прочные традиции русской музыкальной культуры:
многие видные наши композиторы, инструменталисты, певцы учились в Москве
или в Петербурге. Но это была одна сторона дела - музыкальная, а существовала
еще и другая - литературно-историческая. Работая над текстом пьесы, прочитав
«Слово о полку Игореве», я столкнулся со многими непонятными
мне древнерусскими словами. Например, я не мог понять, что такое «шелом».
Оказалось, что это шлем. По каждому такому слову, ставившему меня порой
в тупик, я обращался к поэту Эдуарду Пашневу, работавшему над этим спектаклем
с Глебом Дроздовым. Постичь дух, мир великого произведения древнерусской
литературы помогли и работы академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, его
комментарии к «Слову».
Но вот все сомнения и увлеченная работа оказались позади
- спектакль был завершен. Получились хорошие музыкальные номера. Перекликаясь,
сплетаясь в русский венок, зазвучали три темы: плач Ярославны (его записала
Тамара Синявская), песнь Бояна (он же Ведущий спектакля), которую записал
Владимир Атлантов, и романс князя Игоря.
Эту тему записал я.
Премьера состоялась в августе 1985 года. Спектакль шел не
на сцене театра, а на улице, у стен Спасо-Преображенского монастыря, где
в XVIII веке и была обнаружена рукопись «Слова о полку Игореве».
Его стены стали лучшей декорацией.
|